Хатынь

Хатынь

В канун великого Дня Победы учащиеся нашего класса приняли участие в тематическом вечере , посвященном памяти жертв кровавой трагедии в Хатыни 22 марта 1943 года и памяти всех людей, погибших в годы Великой Отечественной войны.

Презентация "Хатынь"

Презентация "Виртуальная экскурсия по Хатыни"

Слышали вы в Хатыни
Траурный перезвон?
Кровь от ужаса стынет,
Только раздастся он.
Кажется, ты в пустыне,
Выжжено всё дотла –
В той, военной Хатыни

Плачут колокола.

Торжественно-траурный перезвон хатынских колоколов днём и ночью разносится по Белоруссии. Густой автомобильный поток с утра до вечера мчится по логойскому тракту, устремляясь к лесной развилке с шестью огромными пепельно-серыми буквами: - «Хатынь». Некогда глухая, ничем не примечательная деревня стала народным памятником, образным воплощением скорби и героизма белорусов в их невиданной по напряжению борьбе с иноземными захватчиками.

Звенят колокола Хатыни. «Звенят над сожжёнными хатами, над судьбами людей, что знали свободу и счастье». Звенят над братской могилой односельчан, над могилами детей, мир которых ещё ограничивался ближайшим лесом.

Кровавая трагедия этого лесного поселища в 26 дворов произошла 22 марта 1943 года, когда отряд немецких карателей внезапно окружил деревню.

Налетели, нахлынули… Все люди были в деревне, не успели ещё разойтись по делам, когда в Хатынь ворвались на машинах около трёхсот карателей. Командовал ими эсесовец, лютый палач Дирлевангер, давно уже купанный в людской крови, умывшийся слезами вдов и сирот, девчат и матерей. Он приказал всех хатынцев выгнать из хат на деревенскую улицу. Солдаты, вооружённые до зубов, загремели по дворам, по хатам, по амбарам и сараям. Всех гнали на улицу: мужчин, стариков, женщин, детишек, больных и слабых старух. Кто успел обуться, а кто и босиком. Тех, у кого старость или болезнь отняли ноги, вели под руки соседи и близкие; а тех, кто ещё не научился ходить, несли на руках.

Несла на руках грудного младенца Вера Яскевич. Это был её первенец. Он ещё не мог спросить, куда несёт его мать. Ей казалось, что сынок всё понимает, что он тоже чует неминуемую беду.

Уже всех в одну толпу собрали, всех подряд загоняли в овин. А в толпе уже слышны причитания:

- Боже милостивый, сжалься, пощади!
«Неужто и его, моего жаворонка, не пожалеют? – думала в отчаянье мать. – Неужто убьют или спалят его, моего соколика ясного?»

- Ах, горюшко – горе, сыночек родной!
Сухими губами шептала –
А может, не станут они над тобой
Глумиться?.. Ты прожил так мало!
Не видел, как вишня весенней порой,
Как груша в саду расцветала;
Не слышал, как трубно кричат журавли,
Как годы пророчит кукушка,
Не знаешь ты запахов талой земли
И тёплой коры на опушке;
Ни разом ещё не промчался верхом
За ветром вдогонку в ночное,
Не ел, согреваясь под осень костром,
Печёной картошки с золотою.
Ну, хоть бы одни истоптал сапоги,
Прочёл бы хоть первую книжку…
Ты слышишь, наш татка! Приди! Помоги!
Спаси не меня – так сынишку.

Нет, не придёт, не спасёт маленького. Спасай сама – ты мать!

И она потихоньку, с отчаянием протискивалась сквозь толпу, к забору, к кустам. А может, выберусь? Бросилась бежать. Но за ней кинулся рослый солдат и швырнул опять в толпу.

В то мартовское утро все хатынцы оставались в деревне: никто не поехал валить, рубить в лесу сухостой на дрова, никуда не уехали. Не было в то утро только Ивана Яскевича. Он на рассвете пошёл за хворостом. Нечем было топить.

Когда каратели направились к его дому, его восьмилетняя дочь Лена выбежала во двор и притаилась. Она побежала к лесу, чтобы рассказать обо всём отцу. И тут её заметили каратели. Они стали стрелять в девочку. Но она увёртывалась. Тогда один долговязый бросился за Леной. Догнал и выстрелил. Как раз в эту секунду вышел отец, всё это случилось на его глазах. Он бросился к девочке, Лена умерла на его руках. А потом отец положил девочку около ракиты и с топором ринулся на фашистов. Но они, выбили топор, скрутили Ивана и толкнули в овин.

Начиналась самая страшная часть трагедии. И вот рассказ…

«Загнали нас всех в овин, а в том овине под крышей летают голуби. Как же я в эту минуту завидовал голубям: а мы все - в ловушке! Тесно, душно стало в холодном овине – всех хатынцев вместил пустой овин. Горьким дымом запахло в овине. С крыши посыпались искры. Люди бросились к воротам, стали колотить ногами, плечами навалились. Затрещали ворота, распахнулись. Свежим ветром дохнуло в овин, свинцовым ливнем хлестнуло… Люди ринулись назад: трещат волосы, дымится одежда. Мой сын по моему совету пополз к воротам, я за ним. Выползли. Адам вскочил, побежал, но догнали его вражеские пули, я бросился к сыну, фашист дал по мне очередь, стал пинать меня ногами, прикладом бить.

В луже крови лежал Иосиф Иосифович Каминский, он не видел, как догорали в том овине дети, догорали их отцы и матери, деды и бабушки, догорала жизнь Хатыни.

Каратели подожгли деревню, когда до ниточки, до шерстинки, до зёрнышка очистили каждую хату.

Сто сорок девять живых душ сожрало лютое пламя. Сто сорок девять живых сердец поглотил лютый пожар.

Ещё и назавтра, и на третий день над остывшим пепелищем стоял тяжёлый густой запах.
Выжил Иосиф Иосифович Каминский, поставили его на ноги. И ещё четверо спаслось.

Чудом удалось спастись семилетнему Вите Желобковичу. Мать его тоже выбралась и упала под пулями карателей, а Витя прижался к её мёртвому телу. Так она дважды дала ему жизнь – первый раз – когда родила на свет, - второй – когда своей смертью защитила его от гибели.

Антон Барановский, мальчонка двенадцати лет, раненый в обе ноги, выполз и зарылся в сугроб, там и спасли его добрые люди.

Володе Яскевичу было тринадцать. Ему тоже удалось спастись. Когда немцы сгоняли хатынцев в овин, он убежал, немцы стреляли, он упал в картофельный бурт, там и схоронился. Немцы думали, что убили. Когда немцы ушли, Володя вернулся в деревню. Но, увы! Никого. И он отправился в лес.

В душе не надеясь уже на ответ,
Спросил у нахмуренных сосен:
- Где мать и отец мои? Живы иль нет?
Что стало с сестричкою Зосей?

А двенадцатилетнего Сашу Желобковича спасла от смерти … лошадь. Не дала ему сгореть в овине. Когда они увидели немцев, отец сказал сыну, чтобы тот на лошади уезжал к тётке, и мальчик уехал – так и остался жив.

Хатынь – это суровая народная память. Хатынь – это бронза, камень, безмерная людская скорбь.

Пятьдесят километров от Минска. Здесь, справа от шоссе, сложен из чёрных, словно обугленных венцов – брусьев прямоугольник. На нём буквами выведено одно – единственное слово: Хатынь.

А дальше … Исполинский чёрный человек, словно идёт навстречу, он словно говорит:
- Видишь, я иду! Я выжил! Я живу в этой чёрной бронзовой фигуре. А на бронзовых руках сына своего держу. На длинных руках человек держит перед собой такого же, как он сам, - чёрного обугленного мальчика. Голова его запрокинута, ноги свисают до колен высокого сутулого человека. Бронзовый исполин с мёртвым мальчиком на руках в скорбном молчании глядит на людей, а они подходят, останавливаются, обступают его и не могут отвести глаз от человека, воскресшего из мёртвых.

Но жизнь продолжается. Нельзя убить, нельзя пустить дымом жизнь! Жила и живёт природа. Живёт царь этой природы – человек! Народ бессмертен. Давно истлели кости тех, кто ступил незвано на нашу землю, что сожгли Хатынь, а она жива в наших сердцах и будет жить вечно!

На главную страницу